Сюзанна и Александр - Страница 123

123

Вероятно, это было следствие возраста, но я заметила, что отца тянет к воспоминаниям — все равно, плохим или хорошим. Было лето 1799 года; десять лет прошло со времени начала революции, и, конечно же, нам обоим было что вспомнить.

Мне как-то пришло в голову, что приблизительно в эти дни десять лет назад был убит Эмманюэль. Ужас того времени снова нахлынул на меня. Временами мне казалось странным, как я пережила все это. Террор, тюрьмы, казнь Изабеллы…

— Было бы хорошо хоть побывать у Эмманюэля на могиле, — произнесла я после долгого молчания.

— Да, но, похоже, в ваши планы пока не входит поездка в Париж.

— Не входит… И всегда так получается, — добавила я простодушно, — у меня всегда не хватает времени на что-нибудь важное. Когда я состарюсь, окажется, что я так ничего толкового и не сделала.

Отец улыбнулся.

— Как странно слышать это от вас.

— Почему?

— Это странно, потому что вы молодая и сильная. Не могу представить вас другой. И потом… у вас же четверо славных детей. Вы двум знаменитым родам дали наследников. Это ли не заслуга?

— Нет. Это счастье.

— Дорогая моя, как мне ни трудно это сознавать, но я желал бы для вас лично большего счастья. Вы так редко были счастливы. Ваша молодость проходит в страшное время.

Я ответила — негромко, но убежденно:

— Пожалуй, я ничего не хотела бы менять в своей жизни.

7

Между тем жизнь моя в Белых Липах была порой крайне неприятна.

Поль Алэн и старая герцогиня относились ко мне так, что я иногда всерьез опасалась, что они подсыплют мне яду в пищу. Особенную враждебность и презрение демонстрировала Анна Элоиза. Я уже и не пыталась что-то уладить, зная, что все будет бесполезно. Ключей она мне не отдала, и я в хозяйство не вмешивалась. Мы с ней не здоровались, не разговаривали, я не делала перед ней даже реверанса, зная, что она мне не ответит. Ни разу после того первого вечера она не спустилась в столовую и не села за один стол со мной. Это было что-то вроде бойкота. Анна Элоиза была бы рада, если бы смогла поставить меня в положение неприкасаемой. Однажды, случайно столкнувшись с ней в одной из гостиных, я заметила, что она уронила платок. Я понимала, что наклоняться ей трудно, и, поразмыслив, подняла его. Анна Элоиза, не обращая внимания на мой жест, молча проплыла мимо с таким видом, словно брезговала снова взять свой платок после того, как он побывал в моих руках.

Ее враждебность распространялась теперь и на детей, даже на малыша Филиппа. Они не смели не то что шалить, но даже говорить или смеяться в ее присутствии, и на каждого, кто осмеливался ее не слушаться, она вполне серьезно замахивалась палкой. Близняшки возненавидели ее и были рады подразнить, Филипп пока просто боялся старухи, но и девочкам, и сыну я объяснила, что лучше с Анной Элоизой не задираться.

— Их следует выпороть! — так и звучало по дому.

Было ясно, что от этой ненависти я избавлюсь только тогда, когда Анна Элоиза умрет. Оставалось лишь ждать этого часа.

Поль Алэн был сдержаннее и не так прямолинеен. Он даже садился со мной за один стол — видимо, герцог поговорил с братом и уговорил его на это. Но терпеть Поля Алэна было еще невыносимее, потому что он постоянно говорил в мой адрес что-то либо грубое, либо едкое, либо настолько оскорбительное, что принуждало меня выйти из столовой, скрывая слезы. Все это в целом было настоящей пыткой, от которой я спасалась, только заперевшись в своих комнатах или уйдя в парк. Александр ни в каких, даже самых тяжелых, случаях за меня не вступался.

Но, в конце концов, я хорошо представляла себе, что меня ждет именно такая жизнь. И реальность очень редко оказывалась более скверной, чем мои представления о ней.

Александра я почти не видела, а если и видела, то только в столовой. Рано утром он заходил поцеловать Филиппа и близняшек, а потом уезжал. Хорошо, если возвращался к вечеру. Часто его и ночью не было дома. Я понимала, что времена сейчас тревожные, что роялисты готовятся к новой войне, но не могла лишь этим объяснить его отлучки. Слуги, враждебно ко мне настроенные, не упускали случая, чтобы с притворно-почтительным видом сообщить, что господин герцог, дескать, ночевал в гостинице в Ренне. Я знала, что Мелинда Дэйл по-прежнему живет там, что он оплачивает ее расходы, что розы, срезанные садовником в нашей теплице, были предназначены для нее. Мне было больно, но я пыталась сдерживать себя и, сжимая зубы, твердила, как заклятье: главное для меня — это дети, а все остальное неважно.

Наши отношения оставались крайне неясными.

Был жаркий июньский полдень. Я стояла на венецианском мосту, переброшенном через Чарующее озеро, задумчиво глядя в воду. Вдоль красочного извилистого берега шлепал по воде Филипп, смеясь и убегая от своей няньки. Он был босой, в одной рубашечке. Смех ребенка терялся в шуме Большого водопада, возле которого росла огромная ель.

Берег пруда был окаймлен сплошным ковром стелющегося винограда, жимолости и ежевики. Чуть поодаль в тени больших деревьев сидели шуаны и о чем-то вполголоса переговаривались. За последнее время они просто наводнили поместье, и нигде уже нельзя было найти уединения.

— Как это все скверно, — пробормотала я.

Мне было жаль, что Филипп еще так мал. Надвигались крайне суровые времена. Надвигалась война, которая будет уже не там, не в Италии или Австрии, а здесь, в Бретани. Это настраивало на самые мрачные мысли. Я-то помнила, что случилось с этим краем тогда, в 1793 году. Хоть бы Филиппа все это не задело! Мне теперь даже черный цвет моей одежды казался плохим предзнаменованием.

123