Сюзанна и Александр - Страница 24

На самом деле, конечно, их связывала только случайность. Ни о доме, ни о Флоре я и не помышляла, а уж в Париж приехала вовсе не для того, чтобы мстить банкиру. Но Клавьер знает только видимость происшедшего. Он, вероятно, сейчас рвет и мечет. Потому-то я и тревожилась. Хорошо, конечно, если все это заставит его немного меня побаиваться, но плохо то, что могут возникнуть осложнения — совершенно ненужные перед встречей с директором.

«Я должна быть очень осторожна, — подумала я с опаской. — Ни одного лишнего слова не следует говорить… И мне нужна теперь охрана. Я буду ездить только с тремя лакеями».

Мысли мои вернулись к Флоре. Поначалу свою холодность я объясняла неожиданностью всего случившегося. Но прошло некоторое время, а никакие иные чувства не возникали. Хотя я сознавала, что некоторым образом причастна к ее смерти. Она натолкнулась на мою руку и после этого упала… Впрочем, моя рука, вероятно, в этом случае была рукой судьбы. Флора была злая, чудовищно коварная и вероломная женщина. Вот только ее ребенок…

Впрочем, какие глупости приходят мне в голову! Когда эта старая мегера стреляла в меня — да и не только стреляла, но явно хотела изуродовать, — я тоже была беременна. И я тоже потеряла ребенка. У меня до сих пор остался маленький шрам под правой грудью. И ведь мало кто знает, как это больно и тяжело — быть раненой, страдать, мучительно выздоравливать…

«Господи, — взмолилась я, — сделай так, чтобы Александр мог вернуться, чтобы он взял на себя все заботы, чтобы я не была такой одинокой».

Голова у меня болела все сильнее, кровь тугими ударами стучала в висках. Превозмогая боль, я поднялась, на ощупь нашла домашние туфельки, кое-как добралась до умывального столика и, дрожащими руками плеснув воды в стакан, всыпала туда порошок. Это должно принести облегчение. От недомогания и тяжелых мыслей мне вдруг ужасно захотелось выпить. Изрядно выпить, так, чтобы здорово захмелеть. В последнее время я часто обращалась к подобному средству, и оно помогало мне забываться, легче смотреть на вещи. Я стала искать коньяк, но никак не могла найти. «Черт, видимо, Стефания унесла, — мелькнула у меня мысль. — Или горничная. Они обе говорили, что пить не следует».

Я туго-натуго замотала голову черным шелковым шарфом, взяла свечку и стала спускаться вниз.

Я заперлась на ключ и поставила свечу на стол. В гостиной мне удалось найти спиртное — я не разобрала, что именно, кажется, коньяк. Я налила себе рюмку, резко, неженским движением опрокинула в рот — одну, потом другую. Жидкость оказалась жгучей, как пламя. «Хоть бы не пристраститься, — подумала я. — Я, конечно же, перестану пить. Но не сейчас. Сейчас мне это необходимо».

Я выпила еще и свернулась калачиком на диване. Голова болела меньше, сон одолевал меня, а алкоголь словно жаром разливался по телу. Мне стало удивительно тепло, и все думы отступили. Я задремала и, как обычно в такие минуты, ко мне пришли приятные грезы — воспоминания о Корфу, о летних вечерах под каштаном, об Александре.

Сильный стук в дверь разбудил меня. Сонная, я рывком села на диване. Свеча догорела уже до половины.

— Ритта! — Это был голос Стефании, громкий и резкий. — Ты здесь? Отвечай!

— Который час уже? — спросила я.

— Десять утра. К тебе пришли.

— Я никого не принимаю, так и передай. Я нездорова.

— Ритта, это какой-то чиновник из полиции.

Я тяжело вздохнула. Никого видеть мне не хотелось, но слово «полиция» так встряхнуло меня, что я полностью очнулась ото сна.

— Принеси мне воды и одеколона, — попросила я.

— Одеколона? Мужского одеколона?

— Да.

Пока она ходила, я отперла дверь, спрятала бутылку и потушила свечу. После сна я, вероятно, выглядела растрепанной, но приводить себя в порядок не хотела. Сойдет и так. Вот только опьянение еще осталось, но я живо с этим справлюсь.

Я умылась ледяной водой и энергично растерла лицо полотенцем. Это полностью отрезвило меня. Тогда я прополоскала рот одеколоном, чтобы окончательно прогнать запах алкоголя.

— Ну, вот, — сказала я. — Теперь можно звать сюда полицию.

Полицейский оказался молодым человеком лет тридцати, довольно аккуратным и обходительным.

— Я следователь, — представился он, — моя фамилия — Лерабль.

— Очень приятно, гражданин Лерабль. Могу сказать, что я ожидала вашего прихода.

Это была правда. С тех пор, как я прочла о желании Клавьера привлечь к делу полицию, у меня была уверенность, что подобной встречи не избежать. Правда, я не ожидала гражданина Лерабля так скоро. Ну, а если уж он стоял передо мной, я не хотела уклоняться от беседы.

— Садитесь, сударь, прошу вас, — сказала я как можно любезнее. — Я готова ответить на все ваши вопросы. Жаль только, что я дурно себя чувствую и, по-видимому, не смогу уделить вам много времени.

Он сел, предварительно откинув полы сюртука, деловито достал толстую записную книжку и попросил подать ему письменные принадлежности. Я позвонила горничной. Когда чернильный прибор и все прочие атрибуты были принесены, Лерабль вскинул голову и, ловко очинив перо, произнес:

— Я приехал по заявлению гражданина Клавьера.

— Да. Я поняла, сударь. Уж насчет этого у меня не было никаких сомнений, — сказала я любезно.

Слегка изменившись в лице, Лерабль сказал:

— Мне очень жаль, гражданка, но я вынужден просить вас не называть меня «сударь». Я на службе.

— Вы государственный человек, — уточнила я, вспоминая почему-то Франсуа де Колонна.

— Да. Именно так.