— Он не просит, — бросила я презрительно. — Он лишь напоминает вам о вашем прошлом. Интересно, под каким псевдонимом значится ваше имя в картотеке на Даунинг-стрит, десять?
Его лицо исказилось, стало на миг таким злобным, что я испытала легкий страх. Клавьер быстро вскрыл конверт и пробежал письмо глазами. Шумный вздох вырвался у него из груди. Комкая бумагу, он подошел к камину, нашел огниво и трут и зажег свечу. Не говоря ни слова, он поднес письмо к пламени и наблюдал, как оно горит. «Талейран как в воду глядел, — подумала я. — Клавьер первым делом обратился к огню».
Наступило долгое молчание. Клавьер глядел куда-то вдаль, его глаза были устремлены за Сену, а сам он тяжело опирался на камин. Я впервые заметила, что он стал дороднее, чем прежде. Дороднее и как-то массивнее. Сколько ему лет? Сорок? Да, сорок или около этого.
— Флора была права, — сказал он наконец.
— В чем?
— В том, что вам кто-то покровительствует. Без важного покровителя вы не смогли бы так легко попасть в парижское общество и получить столько приглашений на все приемы.
— О, ваша Флора была права, — согласилась я любезно. — Жаль только, что ей не хватило ума понять, что я и без покровительства кое-чего стою.
— Вы говорите о покойнице, сударыня! Потрудитесь хотя бы подбирать слова.
Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
— Флора сделала мне немало зла. Но своей смертью она причинила мне куда больше неприятностей, чем жизнью. Так что не пытайтесь остановить меня лицемерными упреками. Жива Флора или мертва — безразлично; и тогда и сейчас я сказала бы, что она была довольно мерзкой женщиной, к это сущая правда.
Помедлив, я презрительно бросила:
— Вы ведь даже не тоскуете по ней. Вы просто были рады досадить мне. Знаете, почему я вылила вам на голову графин воды? Да потому что мне хотелось дать вам почувствовать, до чего вы мерзкий и жалкий человек, Рене Клавьер… Какая женщина, обладающая достоинством, унизится до связи с вами?
Его губы дрогнули в кривой усмешке.
— А что, Талейран хорош в постели?
— Талейран?
— Не хотите же вы убедить меня, что не спите с ним.
— Вы… как вы смеете говорить так?
— Я говорю со шлюхой, которая продалась министру… которая до того научилась продаваться, что теперь может даже разыгрывать сцены. Я говорю то, что думаю.
— Но, по-видимому, не всегда думаете, что говорите, — сказала я холодно.
Он взмахнул рукой.
— Ну, хорошо! Я побежден. На этот раз. Вы довольны, милочка?
— Я вам не милочка! — огрызнулась я. — И я вовсе не довольна одним лишь вашим поражением…
— Чего же вы хотите?
— Того, чтобы вы немного послужили мне, господин Клавьер.
— Немного?
— Пока я не сочту, что обруч поднят на достаточную высоту, и не отпущу вас.
— Черт побери! — Он усмехнулся. — Это вас Талейран подучил? Проклятый хромой дьявол!
— Меня не надо учить. Я сама знаю, чего потребовать от такого негодяя, как вы.
Мы оба замолчали. Клавьер был в бешенстве, он едва сдерживался. Я стояла напротив него, ежеминутно ожидая, что он ударит меня. Уже раза два он взмахнул кулаком, и два раза опустил руку, взглянув на меня с кривой усмешкой. Я знала, что все это мне даром не пройдет, что рано или поздно он попытается отомстить мне и за графин с водой, и за дом, и за Флору, но сейчас победа была на моей стороне, и я должна была в полной мере ею воспользоваться. Так, чтобы извлечь из ситуации максимум пользы.
— Вы пожалеете, — проговорил он сквозь зубы.
— Не сомневаюсь. Но прежде чем мы поменяемся ролями, вы выполните мои условия, даже если вас разорвет от злости.
Он молчал. Я не отказала себе в удовольствии еще раз уколоть его:
— Как видите, сударь, деньги не всегда всевластны. Бывают положения, когда они приносят пользы не больше, чем песок.
— Быть может, хватит зря сотрясать воздух? Чего вы хотите?
— Вы немедленно прекратите все дела, начатые против меня. Вы напечатаете во всех газетах о том, что произошло недоразумение, так, чтобы весь Париж знал, что на мне нет вины. Это первое.
— Первое! А что на второе?
— А на второе вы замолвите перед вашим другом Баррасом слово за моего мужа. Вы избавите герцога от клейма «вне закона». Если за дело возьметесь вы, оно тронется с места.
Клавьер снова поднял руку. И снова опустил.
— Вы смешны, — сказал он.
— Не настолько, как вы, мокрый с головы до пояса.
— Вы всерьез полагаете, что можете меня заставить?
— Не знаю, как я, но Талейран может. Как вы думаете, если господин министр намекнет Бонапарту, этой новой синей звезде и надежде Франции, о работе, которую ведет Клавьер в пользу нашего врага, — как вы думаете, это понравится Бонапарту? А Директории? А самому Баррасу? Вы даже дружбой с Баррасом рискуете.
— Послушайте, — сказал он свирепо, — ну-ка, убирайтесь отсюда.
— Наши желания совпадают, гражданин Клавьер. Я тоже не хочу видеть вас ни минутой дольше.
— Что же вы не уходите?
— Я хочу еще раз напомнить вам о том, что вы должны сделать для моего мужа.
— Вы, похоже, имеете наглость мне приказывать?
— Я не приказываю. Я советую.
— Советуйте тогда, когда вашего совета просят.
— Я так обычно и поступаю. Но вы, гражданин Клавьер, иногда поступаете так опрометчиво, что я просто вынуждена просить вас не поступить так на этот раз.
— Вы воображаете, что полностью держите меня в руках?
— Да, — сказала я уверенно. — Впервые, гражданин Клавьер, я полностью держу вас в руках. И я не намерена быть слишком милостивой. Я буду ждать два месяца. Если по истечении этого срока я не буду удовлетворена, Талейран сам потребует у вас удовлетворения. Вы уже имели возможность убедиться, до какой степени мы дружны.