Сюзанна и Александр - Страница 99

Именно во время всего этого дверь отворилась, и я увидела Александра.

На фоне темного коридора, в проеме двери, его силуэт казался особенно высоким и мрачным. Внутри у меня все похолодело. Я поднялась с колен, а вслед за мной, почувствовав, что что-то не так, поднялись и девочки.

— К нам пришла мама, — осмелилась пискнуть Вероника.

— Пожалуйста, не прогоняйте ее, — прошептала Изабелла, бледная от испуга.

Как она догадались, что он захочет прогнать меня? Я не задумывалась над этим, но вот страха, так откровенно написанного на лице дочери, я не могла вынести. Я наклонилась, торопливо поцеловала их обеих, прошептав:

— Ступайте в постель, мои ангелочки. Вы должны уснуть, и я обязательно приду к вам во сне.

— Правда?

Они не очень-то верили мне, но, потоптавшись на месте, побрели к своим кроватям, то и дело оглядываясь. Я вскинула голову и смело поглядела на герцога. Александр, доселе не сказавший ни одного слова, произнес:

— Спокойной ночи.

С этими словами он посторонился, ожидая, пока я выйду, и закрыл дверь.

Сердце у меня сжималось. Смогу ли я все это вынести? Казалось, только-только звучали вокруг меня голоса моих близняшек, и вот я снова не знаю, когда увижу дочерей в следующий раз. Александр стоял у лестницы и смотрел как бы мимо меня. Боль от разлуки с детьми так задела меня, что я резко бросила:

— Нам надо поговорить.

— О чем?

— О моих дочерях. Я намерена забрать их.

— Вы их не заберете.

Наступило молчание. Я прижала руку к груди, пытаясь умерить бешеный стук сердца. Мне трудно было даже дышать.

— Я должна их видеть хотя бы изредка, поймите это, сударь.

— Все будет так, как решил я, и нынешнего промаха прислуга больше не допустит.

Я прошептала с истинной мукой в голосе:

— Вы понимаете, что это бесчеловечно, чудовищно? Вы просто убиваете меня!

Он ответил с таким презрением, что я похолодела:

— А с чего вы взяли, что заслуживаете иной участи?

Я чувствовала, как злые слезы закипают у меня на глазах. Ни капли любви я не ощущала сейчас к Александру и ни капли сожаления по поводу того, что мы расстались, — только злость и возмущение. Я пылала желанием бросить ему в лицо все те негативные чувства, что обуревали меня, сказать ему, что он поступает несправедливо и необдуманно. Но я хорошо понимала, что исход дела зависит от него, и не хотела обострять ситуацию. Да что там говорить, я готова была забыть о себе и на коленях умолять его.

— Вы сами видели, — прошептала я едва слышно, — они любят меня и хотят, чтобы я осталась… Вы же не монстр… Подумайте! За что наказывать детей? Я понимаю, что вы ко мне чувствуете, но как можно их приносить в жертву своей ненависти?

— Вы воображаете, что я вас ненавижу? Черт возьми, какое самомнение.

Мне вдруг пришло в голову, что все это уже было. Когда-то, более одиннадцати лет назад, на Мартинике. Тогда я так же умоляла своего отца. Ему мои слова казались нелепыми и смешными. Вероятно, сейчас мне стоило прекратить унижаться и начать говорить твердо и требовательно. Но что поделаешь: одна мысль о том, что я на долгое время буду лишена возможности видеть своих дочек, слушать их голоса, смеяться вместе с ними, лишала меня твердости, заставляла трепетать. И поэтому я сделала еще одну попытку.

— Сударь, но будьте же справедливы. Близняшки — они ведь больше мои, чем ваши. То, как вы с ними поступаете, вообще необъяснимо. Я прошу вас…

— Довольно, — прервал он меня. — Боже праведный, как мне все это надоело.

Я беспомощно умолкла, и слезы дрожали у меня на ресницах. Он сделал шаг мне навстречу; лицо у него было искажено, у твердо сжатых губ появились белые черточки.

— Послушайте, я сейчас заговорю о другом… Вы стоите здесь и даже не подозреваете, как мне отвратительно говорить с вами. Черт побери, да ни одна женщина не была мне так отвратительна! Вы шлюха, глупая и сентиментальная шлюха! Ничего отвратительнее и быть не может! Вы думаете, такой особе, как вы, я отдам детей, чья судьба мне доверена? Да вы с ума сошли. Для вас же будет безопаснее, если вы уберетесь и не появитесь здесь больше никогда. Лейте свои слезы где угодно, только не здесь, и свои причитания адресуйте кому угодно, только не мне. Это единственный ответ, который я могу вам дать.

Он говорил спокойно, ну, может быть, лишь несколько ноток гнева прорвалось в его тоне. Я слушала его, потрясенная до глубины души. Больше всего меня поразило даже не то, что он говорил, а его тон. Если бы он кричал и бранился, это еще можно было бы вынести, как-то понять, оправдать гневом. Но он был спокоен. Он, стало быть, говорил сознательно. И такое негодование охватило меня, что я не могла больше сдерживаться. Я чувствовала, что он несправедлив, что он приписывает мне больше вины, чем следует.

— Ах вот как, — проговорила я с яростью, клокотавшей в голосе, и глаза у меня сузились от гнева. — Вы, быть может, воображаете, что мне приятно говорить с вами? Что же приятного в беседе с куском железа, который настолько обезумел от ревности, что даже детей заставляет мстить своей матери! А пришла я вовсе не для того, чтобы видеть вас… Я уже передавала вам, что намерена делать. Я обращусь в суд!

— Вы и до этого дойдете?

— Дойду. Я вас ненавижу теперь, да, ненавижу! И нельзя сказать, что это новое для меня чувство. Я просто вернулась к тому, что чувствовала к вам в начале нашего проклятого брака.

В этот миг я нисколько не лгала. Я говорила именно то, что клокотало в душе, и была искренна. Он шагнул ко мне, рука его была поднята и сжата в кулак, но, несмотря на то что его лицо сейчас могло навести ужас на любого (и на меня прежде, три года назад, наводило), я не испугалась. Подняв руку в ответ, я выкрикнула: